Летние сумерки опускались на берег, отдыхающая публика наперебой щёлкала фотоаппаратами, восхищаясь полыхающим закатом, а Давид стремился уйти с пляжа к электрическим огням улиц. Мальчику было чрезвычайно некомфортно находиться на границе между светом и тьмой: непонятная тревога начинала гудеть в ушах, заставляя сердце учащённо биться…
Тем летом отец решил научить двенадцатилетнего Давида кататься на водных лыжах. А поскольку море в заливе успокаивалось только к вечеру, свои доморощенные мастер-классы отец решил проводить с наступлением темноты. Давид слушал инструктаж отца, а сердце сжималось непонятной тревогой при виде садящегося солнца. Вдобавок, голова гудела от местных новостей о несчастных жертвах акул — время от времени распухшие обезображенные тела выносило прибоем на берег залива.
Объясняться с отцом, бывшим военным, о каких-либо страхах было бесполезно… И потому каждый вечер Давид, как проклятый, вставал на водные лыжи. Скованный двойным ужасом — сумерек и акул — он нёсся за моторкой отца, прилагая максимум усилий сохранить равновесие. После каждого падения он пробкой выскакивал из воды, стараясь как можно быстрее оказаться обратно на лыжах, казавшихся оплотом устойчивости в тёмном заливе, кишащем акулами…
Испытанный тогда ужас остался в подкорке на всю жизнь. Даже смертельный диагноз, полученный Давидом в его юбилейное пятидесятое лето, показался ему менее страшным, чем ночные тренировки с отцом много лет назад…
PS: памяти Давида Сервана-Шрейбера
На сто слов меньше 